Печать

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь. 1 час 1 день 1 неделя 1 месяц Навсегда

[Evlampij]

предупреждаю .. буков много .. но я прочитал не пожалел .. как говорится школоте такой рассказик не понять .. вспомнил детство были и стройки и много чего .. и такой же "дурачок" был .. не помню как звали ... правда грустная концовка .. но она тоже добавляет колоритности ...

[Evlampij]

В начале лета мы переехали. Наш район новеньких пятиэтажек раскинулся на окраине города - спальный квартал. Детских садов рядом нет. Через год предстоит идти в первый класс. Мама считает, что надо готовиться к школе. И в моей жизни появилась нелюбимая тетрадь, которую надо каждый день исписывать упражнениями: палочками большими и маленькими, кружками и крючочками.

Жаркое утро. После завтрака, сидя за столом и высунув кончик языка, сопя, дописываю очередную строчку ненавистных крючочков, когда закончу, меня отпустят пойти поиграть во дворе. Рядом мама, строго посматривая, штопает носок. Под раскрытым настежь кухонным окном уже в третий раз надрывается Стаська: «Лялька! Л-я-ль-к-а-а!».
С немым вопросом смотрю на маму, она кивает – можно. Бегу выглядывать в окно.
- Ты гулять выйдешь? – по инерции, так же громко кричит прямо на меня Стаська.
- Выйду, выйду. Не ори.
- Скоро?
- Скоро, только крючки эти допишу…
- Приходи на пустырь.


У каждой пятиэтажки есть свой небольшой дворик с аккуратно высаженными тоненькими деревьями. Дома и дворы окружают большой, неровный и неустроенный пустырь. Это отличное место для игр, единственное, где кое-где сохранились высокие деревья, они выросли тут давно, еще до строительства. Пустырная земля густо поросла клевером и калачиками, цветки и плоды которых мы, дети, периодически поедаем. Местами громоздятся холмы рыжей глины оставшейся от неаккуратных строителей, в ней можно копать пещеры. То там, то сям валяются ржавые железки, проволока, гвозди, куски битого шифера и стекла, попадается стекловата, в общем, босиком лучше не ходить. После дождя на пустыре получаются огромные лужи, в которые мы запускаем кораблики и кидаем камни.


Посреди пустыря под раскидистым деревом стоит лавочка. Вечером до поздней ночи на ней целуются влюбленные парочки или играют в карты и поют под гитару компании подростков, а днем ее постоянный завсегдатай Вовка. Большой, чуть полноватый, коротко стриженный, черноволосый и черноглазый, со странным, застывшим выражением постоянного удивления на приплюснутом, плосковатом лице, он мог просидеть на этой лавке весь день.
Вовка сидел на ней и тогда, когда я его увидела впервые.
Стаська махнул в его сторону рукой: «Это Вовка. Он дурак».
- Как это дурак?
- А так, смотри, – Стаська подошел к Вовке поближе. - Вовка, сколько времени?
- Тридцать пять часов двадцатого, - тут же монотонно откликнулся Вовка, не забыв перед этим аккуратно отодвинуть рукав пиджака и внимательно посмотреть на свое абсолютно пустое запястье, в то место, где обычно у взрослых находились часы.
- Сколько, сколько? – капризно тянет Стаська.
- Восемнадцать сорок третьего часа, - снова невозмутимо отзывается Вовка, проделав, перед тем, как ответить, те же манипуляции с заглядыванием под рукав.
- Будет говорить так столько раз, сколько ни спросишь. Видишь – дурак, - заключил Стаська.
- Пойдем отсюда, - опасливо попросила я Стаську, так как особой разницы между дураком, пьяным или сумасшедшим не видела.
- Да не боись ты, он тихий дурак. Никого не обидит. Его ребята и палкой лупили и камнями в него пуляли. Никого не тронул. Если уж сильно обижают, тогда домой идет.


Вечером жизнь во дворах не замирала. На лавочках перед подъездами жильцы играли в карты. Солидные дядечки и дедушки в очках сражались в шахматы или шашки. Отчаянно стучали, забивая козла, доминошники.
Детвора с утра до позднего вечера самозабвенно играла в войнушку, казаков-разбойников, классики, прятки, панаса, выбивного, краски, часики, прыгала десятку через мячик или резинку.
Вовка никогда не был принимаем ни в одну из играющих компаний, хотя были случаи, когда он старательно и деликатно крутился неподалеку. Для взрослых он был маленьким и странным, для детей большим и странным.


В один из дней он обзавелся самодельной плеткой, обыкновенной ровной палкой с которой тщательно содрал кору и привязал к ней кусок киперной ленты. С тех пор плетка сопровождала его везде и всегда.
Теперь Вовка не просто сидел на лавке, в одному ему ведомых размышлениях. Он «ехал» на повозке, запряженной бравой, воображаемой лошадкой, бодро погоняя ее плеткой-хлыстом или пас видимое только ему одному стадо коров, или «удил рыбу» с помощью плетки-удочки и улов, помещенный в воображаемое ведро, всегда был удачным.


Иногда к нему цеплялись от скуки дети.
- Вовка, где же твоя лошадь?
- Тпру! – кричал Вовка, натягивая невидимые поводья, и показывал впереди себя. - Да вот она!
- Так прокати нас, - издевались они дальше.
- Садитесь, - широким, великодушным жестом указывал на лавочку Вовка.
Ребятня побойчее, усаживалась на лавку.
- Но! – кричал Вовка, взмахивая плеткой-кнутом, - Пошла!
Мальчишки, выждав паузу, довольно гоготали и вскакивали с лавки.
- Тпру–Тпру! – пугался Вовка, поспешно «останавливал телегу». Укоризненно и недоуменно смотрел он на детей, ну разве можно прыгать на всем ходу с телеги.

Донимать Вовку было неинтересно - уж больно беззлобен. Своей безграничной добротой он обезоруживал обидчиков. Постепенно к нему привыкли и перестали обращать на него внимание. Вовка-дурак стал неотъемлемой частью дворового пейзажа.
Так и провел он лето на пустыре в одиноких играх на заветной лавке.


К середине осени объявились строители и третью часть пустыря раскопали под котлован для фундамента новостройки, заложили часть его пэобразных бетонных плит. Да так все с похолоданием и бросили. Техника уехала, а жильцы окрестных домов констатировали появление между дворов очередного долгостроя. Вовкиной лавке повезло, она не попала в зону строительства, и часто можно было видеть его одиноко торчавшим на ней в погожие осенние дни.


Наступила зима, выпал снег, и незаконченное строительство стало лучшим местом для игр окрестной детворы. Склоны перерытой земли превратились в прекрасные горки, и у каждого двора был свой спуск в котлован. Ходить на «чужую» горку не рекомендовалось, сначала нарушитель получал предупреждение, а затем мог и по шее схлопотать.
Мы с упоением съезжали в котлован на санках, на гофрированном картоне от упаковочных ящиков, на кусках рубероида, на школьных портфелях и на круглых крышках баков для пищевых отходов, за что регулярно получали нагоняй от дворничихи. Иногда катался с нами и Вовка, но постепенно раз за разом горка, по которой он спускался, пустела, и Вовка оставался на ней один. Видя происходящее, он молча огорчался и понуро уходил домой.


Так прошла зима, наступила весна. В котловане большую часть весны стояла огромная лужа, и детворе ходить туда категорически запретили. Мы издалека швыряли в котлован камни и, поднимая фонтан брызг, пытались определить глубину лужи.

[Evlampij]

В начале мая строители неожиданно вернулись, и работы продолжились в довольно бодром темпе.
Стройка была хорошо огорожена не со всех сторон. Кое-где стоял переносной сколоченный из грубых досок забор, а в других местах была только натянутая проволока. «Слазать» на стройку было делом чести каждого уважающего себя ребенка из окрестных дворов, тем более, что это далеко не поощрялось ни родителями, ни строителями, ни ночным сторожем, у которого, правда, не было собаки. Поэтому, показать утянутый со стройки кирпич, как доказательство того, что ты действительно побывал там, было делом не лишним. Словам во дворе никто не верил.


Неожиданно для всех Вовка стал своим человеком на стройке, его охотно привечали строители.
- Здоров, братец! Дай пять! Как дела? Хорошо? - хлопали по плечу Вовку и жали ему руку, строители.
- Да! Да! – растерянно-счастливо кивал, улыбаясь Вовка.
- Ну и порядок! Так держать! – отвечали ему.
Скоро на стройку Вовка заходил, как свой. И пропадал там целыми днями. В его гардеробе сначала появилась новенькая хлопчатобумажная, темно-синяя куртка-спецовка, затем стеганный черный шлем-верхолазка с белой шнуровкой, а потом ему подарили старую, поцарапанную, пластиковую, оранжевую каску. В обед Вовку обязательно кто-нибудь угощал нехитрой снедью: припасенным бутербродом, огурцом, вареным яйцом или картошкой «в мундирах».
От такой жизни Вовка расцвел, глаза его счастливо блестели, на щеках появился румянец, играя с плеткой, он начал петь.
Вовка во всем старался угодить строителям, таскал ведра с раствором, подавал кирпичи, охранял до позднего вечера вместе со сторожем территорию стройки. Надо отметить, что строители ничего из этого его делать не заставляли, но и не запрещали. И если, Вовка хотел, прямо на стройке, сидя на перевернутом ведре, часами «удить рыбу» своей плеткой, распевая счастливые, невнятные песни собственного сочинения, то строители ничего против этого не имели.


В один из июньских субботних дней, ко мне прибежал Стаська.
- Лялька, хочешь со мной, сегодня там, на стройке почти никого не должно быть, - захлебываясь тараторил Стаська. - Пойдем, мы с ребятами уже ходили по подземному ходу, там темно и даже скелет есть, настоящий пиратский ход.
- Темно? А как мы там, в темноте будем ходить?
- Я спички взял и газеты. Сделаем факел, разведем костер. Я в начале хода доски от ящика припас, будет здорово. Главное чтобы нас не увидели пока в ход подземный не зайдем. Айда, скорее, - сказал Стаська.
Я прихватила свежих маминых пирожков и еще одну газету, и мы со Стаськой отправились на стройку.

В метрах пятнадцати от вожделенного входа в «пиратский ход» на бочке с краской боком к нам сидел Вовка. Он то ли дремал с плеткой в руках, то ли ждал «клева» невидимой рыбы, издалека было не разобрать. На наше появление он никак не отреагировал.
Подземный ход оказался незакрытой еще строителями шахтой фундамента. Всего одна бетонная пэобразка оставалась не уложенной на свое место.
Мы живо забрались в шахту, и отойдя несколько метров от входа принялись разжигать костер. Доски от разбитого ящика действительно были на месте, но разгораться они не пожелали. Кроме того, там оказались еще два практически целых овощных ящика. Отчаявшись развести костер, изведя на сырые доски газету и полкоробки спичек, мы уселись на ящики и принялись поедать пирожки. В шахте фундамента было сумрачно, сыро и тянуло пронизывающим, холодным сквозняком. Я быстро озябла. Единственным источником света был незакрытый проем в фундаменте, через который мы вошли.
- Да, жаль, что костер не получается развести, а то было бы веселее, - поеживаясь сказал Стаська и откусил сразу половину пирожка.
- И светлее. Это потому, что вчера дождь прошел, - смотри доски прямо в луже лежали.
- Хорошо нас Вовка не заметил, а то еще сказал бы сторожу.
- Да, это точно.
- Давай, доедай, и пойдем скелет смотреть, нечего тут рассиживаться, - решительно скомандовал Стаська.
- А как же факел? Мы же его не сделали, – сказала я.
- Факела нет, зато есть газеты и аж полкоробка спичек. Не дрейфь, нам хватит.

Мы медленно двинулись вглубь шахты, зажигая куски свернутых в трубочку газет. Через несколько метров «подземный ход» свернул под прямым углом налево. Иногда мы спотыкались о куски битого кирпича. Мы прошли после поворота довольно долго, обещанного скелета все не было. Наконец мы его увидели. Пустыми глазницами, высовываясь из полуистлевшей шерсти, смотрел на нас, оскалясь острыми зубами, кошачий череп, выглядывали, белели кости ребер и вытянутых лап.
- Стаська, это же кошка. Дохлая.
- Ну и что? Настоящий скелет!
Мы помолчали, рассматривая скелет при неверном свете горящих газет и спичек. В шахте фундамента было довольно холодно и мы здорово замерзли.
- Стаська, давай дальше не пойдем. Мне холодно.
- Ладно, - с облегчением свеликодушничал Стаська. - Замерзла? Пошли домой.

Мы двинулись обратно к выходу. По дороге нам показалось, что в шахте что-то шумит. Приостановились, прислушались. И правда, как будто доносился какой-то невнятный шум. Прислушались еще раз. Все тихо. Значит показалось.
После того, как прошли поворот, идти стало легче, впереди четко виднелся свет незакрытого проема. Мы пошли быстрее.
Уже практически подойдя к выходу, мы увидели, что проем начинает закрывать что-то большое. И свет, проникающий сверху, становится меньше. Последние метры мы пробежали, чуть не перецепившись через овощные ящики, которые так и стояли посреди прохода.
Подбежав к выходу, мы поняли, что это опускается сверху бетонная плита. Пока мы колебались, кричать или так успеем выскочить, плита закрыла проем настолько, что вылезти было уже не возможно.
- Попали, - тихо протянул Стаська, осевшим голосом…


- Дети! Нельзя! Нет! Дети! Дети! Нет! Нельзя! Дети! – вдруг услышали мы, совсем рядом, отчаянные крики Вовки. Его голос мы знали хорошо.
Плита перестала надвигаться на просвет, постояла на месте какое-то время и вдруг резко пошла вверх. Проход стал достаточным, чтобы выйти.
Стали слышны неразборчивые голоса.
- Пора смываться, - тихо сказал Стаська. - когда выскочим, бежим в разные стороны.
Мы приготовились выскакивать, стали в полоску света. И тут сверху спрыгнул кто-то большой. Это был дядька-строитель, здоровенный, упитанный, в клетчатой рубашке и синем комбинезоне. Огромными ручищами он ловко ухватил нас, левой рукой меня за воротник платья, а правой Стаську за плечо.
Лицо у дядьки было красное, а глаза от удивления, злости и крика просто лезли из орбит.
- А вы тут откуда? Точно, дети! Вовка прав! Дети! Мать твою!
- Кузьмич, я же проверял, - громко кричал кому-то в проем дядька. - Никого же не было! И когда только залезли! Ах, вы ж! Вы где живете? В каком доме? Как ваша фамилия? Где живете?! – продолжал он вопить, при этом он тряс Стаську так, что я стала бояться, что у Стаськи оторвется голова.
Мы молчали.
Дядька не унимался.
- Куда только ваши родители смотрят? Я вот их найду! Где живете? – громыхал он.
Мы продолжали упорно молчать, стараясь не смотреть на страшного дядьку.
- Петя, да что ж ты его так трусишь-то, он же обделается сейчас, посмотри, малец еще совсем, - услышали мы голос невидимого нам Кузьмича.
- Кто с вами еще, там кто-то еще есть? – продолжал оглушительно кричать дядька Петя, но Стаську дергать перестал.
- Нет, - тихо сказала я.
- Не слышу, там есть еще кто-нибудь? – заорал мне в ухо дядька и сильно встряхнул меня.
- Нет, нет никого, мы одни, - заплакала я.
- Что вы тут делаете? С газетой? Туалета дома, что ли нет? Дома надо в туалет ходить, засранцы вы эдакие. Дома!
- Мы не в туалет, - встрял оскорбленный Стаська.
- А что, что вам тут надо? Что надо-то?
- Мы скелет смотрели…
- Скелет? Какой еще скелет?
- Кошачий…
- Кузьмич, ты слышишь, Кузьмич! Скелет! Они скелет… Ха-ха-ха… смотрели… Ха-ха-ха! Кошачий! Ха-ха-ха-ха! Скелет кошачий! Ха-ха, – вдруг зычно загрохотал Петя и неожиданно резко оборвал смех:
- Через год на ваши скелеты смотреть можно было бы, - мрачно заключил он.
- Петя, да отпусти ты их, - попросил Кузьмич, - все же обошлось. Это ж дети…
- Обошлось, обошлось... Обошлось бы, как же, если бы Вовка их не заметил… Экий молодец… Кузьмич, ведь чуть грех на душу не взяли, чуть не взяли… Как работать теперь? Обед только, еще полдня работать…
Он сильно встряхнул нас обоих и снова заорал:
- Домой, мухой домой! И не высовываться оттуда! Еще раз вас увижу, задницы надеру, и уши напрочь поотрываю, никакой хирург на место не приставит! Напрочь, так и знайте!
Тут он нас выпустил. Мы не стали ждать, пока он выполнит свои угрозы, стремглав выскочили наружу и припустили бегом. Кузьмича, в суматохе, мы так толком и не разглядели.


Во дворе, запыхавшись, какое-то время мы молча сидели на лавке у подъезда, не глядя друг на друга. Затем, коротко посовещавшись, мы решили поклясться никогда, никому не рассказывать о случившемся, даже ребятам со двора.
- Могила? – спросил меня Стаська.
- Могила! – ответила я, и от этого обещания во рту остался легкий, неприятно-кисловатый привкус. Что-то в этом слове сегодня мне явно не нравилось…

Поначалу мы со Стаськой опасались и близко подходить к стройке, все боялись встретить злого Петю или Кузьмича, опасались, что они все-таки передумают нас миловать. А возьмут, найдут нас, отведут к родителям и все расскажут. Десятой дорогой мы обходили и Вовку. Его мы не боялись, но кто его знает, так, на всякий случай.
На стройку мы больше не ходили. Потом эта история постепенно подзабылась и летние дни побежали своей обычной чередой.


Для того чтобы купить в нашем районе молоко и другие молочные продукты, надо было вставать рано и идти в магазин к открытию, занимать очередь.
Как-то в августе, утром, выйдя во двор, я увидела группу ребят, собравшихся вокруг Стаськи.
Он сбивчиво частил: «Ну, так вот… Пошли мы с мамкой в магазин за молоком… в стекляшку… Эта… Приходим, а его еще не открывали. Вот… Перед магазином толпа народу... шепчется, а под дверями мешок стоит завязанный… в луже крови… Потом милиции понаехало…».
- Вот брешет, - сказал кто-то.
- Я брешу? Я? Да ни капельки. Хочешь у мамки моей спроси, - парировал Стаська.
- А что в мешке-то?
- Не знаю… Всех оттуда разогнали. Мясо, наверное, из магазина украсть хотели… А может и нет… Что-то страшное, там, - сказал Стаська, сделав «большие» глаза.
В этот день Стаська стал всеобщим центром внимания, каждому желающему он вновь и вновь повторял, как «своими глазами видел… большой, огромный, такой мешок, весь в крови и под ним кровищи натекло, настоящей…»


Вечером спать мне совершенно не хотелось, но меня уложили вовремя. Я долго ворочалась, все равно не спалось. Наконец услышала, как щелкнул замок – это пришел с работы отец. Теперь спать расхотелось вовсе. Я слышала, как он ходил по квартире. Вот пошел в ванну руки мыть, потом на кухню. Я встала и без всякой надежды поплелась в сторону кухни. В коридоре, перед дорожкой света из кухни, я остановилась в размышлениях. Что лучше? Пойти на кухню и заявить, что мне надо в туалет и таким образом увидеть отца или сказать, что я хочу пить?

В это время на кухне отец с матерью вели неспешный вечерний разговор.
- Ты что-то поздно сегодня. Устал? - сказала мать.
- Автобуса долго не было, пришлось пешком из гаража идти, - ответил отец.
- Понятно. Ужинать будешь?
- Нет… Не хочу… Чаю, пожалуй, выпью... Тольку, встретил, вот вместе и пришли. Что у вас нового? Как Лялька? - сказал отец.

Не особо вслушиваясь, я продолжала размышления. Ага, Толька – это наш сосед по гаражу, папин приятель, он же милиционер, местный участковый… Пить все же лучше. Тогда можно сесть на табуретку и долго цедить из кружки воду, и если сидеть тихо, то на некоторое время про тебя забудут. Потом, конечно, все равно вспомнят и прикрикнут, чтобы шла немедленно спать. Но это потом… Да, воду пить будет лучше, окончательно решила я, и уже было собралась двигаться на кухню.

- Спать не хотела ложиться. А так все хорошо... Тут новости, весь район «на ушах», - сказала мать. - Под магазином утром мешок нашли.
- Да знаю я, - устало перебил отец, - Я же говорю, Тольку встретил…
- Болтают, что в мешке человека нашли… по кускам… Врут, наверное… Может, хулиганы собаку убили.
- Нет, не собаку…
- Как? – охнула мать.
- Человека…
- О господи…
- Его и опознали уже.
Мать помолчала, потом медленно, тихо спросила:
- Мы, что его знали?
- Дурачок местный… Даун… Витька или… Вовка… все с плеткой ходил…
- Господи, да кому ж он помешал?
- Никому… В карты его проиграли… местная шпана…
В ошеломлении я так и стояла некоторое время пред входом на кухню. О чем это они? Вовка??? Что дальше говорили родители, я уже не слышала. Почувствовала, как на меня наваливается просто смертельная усталость, и ужасно захотелось спать. Не помню как, но как-то я добралась до кровати и отключилась.


Утром я проснулась от ярко бившего в лицо солнца. Судя по всему, было не меньше десяти утра. Если встать достаточно рано, солнце на мою кровать так не светило. Я взглянула на часы - так и было, я здорово проспала. Ну и приснится же такое, подумала я, смутно вспомнив вчерашний разговор родителей. Вскочив, я побежала на кухню. Оттуда был хорошо виден пустырь и Вовкина лавка. Наверняка, он уже давным-давно там сидит. Я выглянула в окно. Лавка была пуста. Значит уже на стройке, решила я.
После случайно подслушанного мной вечером ужасного разговора прошло около недели. Я так и не знала точно, был он на самом деле или приснился мне в кошмарном сне. Или знала? Вовку за это время я так и не видела ни разу. Но думать об этом лишний раз мне не хотелось, хотя я продолжала старательно высматривать его при каждом удобном случае.
Безрезультатно.


Событий вседворового масштаба случалось не так и много.
Один раз в наш двор приехала настоящая, красная, пожарная машина с настоящими пожарными в полном обмундировании. Наша соседка с первого этажа баба Клава забыла на плите кастрюлю с кипящей кашей и ушла куда-то. Из ее кухонной форточки повалил едкий, густой дым, кто-то вызвал пожарных. К нашему разочарованию они даже пожарный рукав не размотали. Просто один из пожарных снял каску, куртку и залез через форточку на кухню, засунул дымящую кастрюлю в раковину под кран. Вот и весь пожар. Но смотреть на эти действия сбежалась вся окрестная детвора.
Если мы слышали назойливое автомобильное бибиканье, это значило, что едет свадьба. Район наш был новый, и свадьбы случались довольно часто. Тут уж собирались все, кто мог. Поглазеть на машину с ленточками, воздушными шариками и целлулоидным пупсом на капоте, на нарядных жениха и невесту. И конечно, ловить мелкие монетки и конфеты, которыми вместе с пшеничными зернами, щедро обсыпали молодых на счастье.
А вот похороны случались в наших дворах очень редко, и на них тоже собиралась детвора. Весь похоронный антураж, вызывал в нас какое-то болезненное любопытство. И все увиденное, потом обязательно проигрывалось при случае. Мы торжественно хоронили найденных дохлых мышей, воробьев, разбившихся, выпавших из гнезда птенчиков и погибших ласточек. На пустыре выкапывалась песочными совками ямка, и к ней, подражая настоящей похоронной процессии, неспешно, в молчании тянулись дети: впереди несли обувную коробку с мертвой животинкой, затем крышку от коробки, потом шли грустные провожающие с букетиками одуванчиков, клевера и пастушьей сумки. Прибыв на место, хоронили, и украсив насыпанный холмик цветами, молча, медленно расходились.


Недели через полторы после страшной находки, перебудоражившей весь наш район, и о которой мне так хотелось бы забыть, мы, дети, пошли посмотреть на похороны в соседний двор.
Наша детская стайка сбилась поодаль подъезда, у которого на табуретках стоял накрытый крышкой гроб.
- А кто умер? – спрашивали мы друг друга.
- Не знаю, - был у всех один ответ.
Стоявшая вблизи сухонькая старушка, услышала наши перешептывания и строго сказала надтреснутым, скрипучим голосом:
- Вовка умер, дети. Вовка-дурак.
- ??!


Людей на похоронах было совсем мало. Заплаканная, средних лет женщина в черном, судя по всему Вовкина мать. Ее утешали и поддерживали под руки двое мужчин со скорбными лицами. Несколько взрослых людей разного возраста и группа вездесущих старушек-пенсионерок, завсегдатаев дворовых лавочек. Гроб так и не открывали. Оркестра, главной достопримечательности всех похорон, не было. Люди молча постояли, так же молча медленно прошли за гробом небольшой отрезок дворовой дороги до ожидавшего грузовика. Молча погрузили на грузовик печальный груз, в молчании сели в маленький, желтый автобус и медленно отъехали со двора.


Я стояла на дороге, тупо глядя вслед уехавшему грузовику. Сбоку кто-то чмыхнул носом. Я повернулась, рядом стоял Стаська. Стаська небрежно сплюнул на асфальт протянутые через нос сопли, повернул ко мне голову, открыл рот и неторопливо сказал: «Вот скукота. Ни народу тебе, ни музыки. Хрень, а не похоро…»
Договорить Стаська не успел. Перекашивая лицо гримасой отвращения, во мне поднялась горячая волна досады и злости, словно это он, Стаська, тоже был виноват, и я резко толкнула его в грудь. Взмахнув руками, Стаська с размаху шлепнулся на «пятую точку».
- Ты чего, дура?? – растерялся поначалу, сидя на асфальте, Стаська, но я уже не слушала его, глаза застилали едкие слезы, а ноги сами несли меня прочь от Вовкиного подъезда…
- Дура бешенная! – нагонял меня обиженный Стаськин голос. - Ду-ра-а-а!
Юлия Ёлка © 14.11.2009

[Kara Squadron Shadow Warrior]

Хороший рассказ..Действительно напомнил как мы выживали в урбане, будучи детьми...